С победой народного восстания 31 мая — 2 июня 1793 г. в Париже Великая французская революция вступила в высший этап развития, определяющей чертой которого было установление якобинской революционно-демократической диктатуры. Приход к власти якобинцев ознаменовал изменение принципов управления экономикой страны. Это событие обусловило переход от экономического либерализма, защищаемого жирондистами, к мерам государственного регулирования торговли и производства.
Рассмотрение экономической политики якобинской власти имеет первостепенное значение для определения ее природы. Принятый 29 сентября 1793 г. закон о всеобщем максимуме цен на продовольствие и предметы первой необходимости, который лег в основу государственной регламентации, отразил стремление народных масс к социальной справедливости. В мероприятиях якобинского правительства отчетливо проявился уравнительный характер.
Вмешательство якобинского Конвента в деловую жизнь страны представляет важную сторону его деятельности, без учета которой невозможно глубокое раскрытие социального характера революционного правительства.
Г.С.Фридляндом, а затем и П.П.Щеголевым было высказано мнение, что в декретах Конвента в вантозе II года, смягчавших сентябрьское законодательство о максимуме в области промышленности и торговли, восторжествовала свобода капиталистического накопления2. Существует и другая оценка этих постановлений: Н.М.Лукин, К.П. Добролюбский, В.А.Дунаевский, А.3.Манфред, А.В.Адо, В.С.Алексеев-Попов, В.М.Далин1, указывая на ослабление системы максимума в вантозе II года и отмечая неудовлетворенность малоимущих и неимущих элементов 
города и деревни противоречивой политикой якобинцев, вместе с тем подчеркивают, что в их социально-экономическом курсе не произошло коренного поворота. Якобинская диктатура в основном и существенном продолжала оставаться революционно-демократической. По-иному подходит к этой проблеме В.Г. Ревуненков. Он считает якобинскую диктатуру властью буржуазного типа. По его мнению, в марте — апреле 1794 г. установилось единовластие буржуазии. Однако, говоря об ослаблении весной 1794 г. максимума, В.Г.Ревуненков отмечает, что «городской и сельской буржуазии, а также зажиточному крестьянству мало было тех мер по смягчению максимума на товары, которые Конвент декретировал после казни эбертистов. Этим классам нужна была полная ликвидация и максимума, и реквизиций, и всех прочих ограничений «свободы торговли», мешавших им еще больше наживаться за счет трудового люда»2.
Во французской историографии политику государственной регламентации Конвента наиболее полно исследовал А. Матьез.3 Экономической обстановке II года Ж. Лефевр посвятил две статьи4, из которых ясно, сколь огромна была роль государства в регулировании производства и обмена. А.Собуль в труде «Первая республика» выпукло обрисовал основные черты управляемой экономики во II году. Перемены в социальной линии якобинцев он оценивает под углом зрения их взаимоотношений с санкюлотами, полагая, что к этому времени наметилась новая экономическая политика и одновременно увеличился разрыв между революционным правительством и народным движением. Однако А.Собуль отмечает, что вплоть до 9 термидора вмешательство государства в хозяйственную жизнь оставалось значительным. В отмене после термидора управляемой экономики II года проявился, по его мнению, социальный характер 
термидорианской реакции8.
Весной 1793 г. под влиянием резкого подорожания товаров народное движение за таксацию цен на предметы первой необходимости приняло широкий размах. Решающую роль играли плебейские массы, возглавляемые «бешеными», настойчиво добивавшимися с весны 1792 г. от жирондистского Конвента декретов против дороговизны. Поддержка якобинцами весной 1793 г. требования ограничения свободы торговли придала наступлению масс открыто антижирондистский характер. Первым успехом в борьбе городских низов за максимум явился декрет Конвента от 4 мая 1793 г., устанавливавший твердые цены на зерно и муку. В ходе совместной борьбы якобинцев и парижских секций против жирондистов складывался блок якобинцев с плебейскими элементами города и деревни, что явилось важнейшей предпосылкой свержения Жиронды в ходе восстания 31 мая-2 июня 1793 г.1
Перелом в социальной политике якобинцев, как известно, произошел осенью 1793 г. Под энергичным натиском парижского плебейства, устроившего грандиозную манифестацию 4-5 сентября, в которой активное участие приняли строительные рабочие и ремесленники, якобинский Конвент принял 11 сентября закон единых твердых ценах на зерно, муку, фураж, а 29 сентября — декрет о всеобщем максимуме на предметы первой необходимости.
Требование установления принудительных цен было основным лозунгом народных волнений, постоянно вспыхивавших во Франции на всем протяжении XVIII в. Однако до революции восставшие выступали за частичное нормирование цен в отдельных местностях — на пшеницу, хлеб, муку. В сентябрьском законодательстве Конвента ярко воплотились эгалитаристские идеалы народных масс, их стремление к вмешательству государства в социально-экономические отношения. Впервые во время якобинской диктатуры борьба плебейства за изобилие и дешевизну продовольствия увенчалась установлением всеобщего контроля над обращением товаров на территории всей республики.1
По закону от 29 сентября максимум распространялся на большинство продуктов питания, а также на древесный и каменный уголь, дрова, свечи, кожу, железо, чугун, олово, сталь, медь, пеньку, на ткани, мыло, табак.
Распространение максимума цен на промышленные изделия, сырье настоятельно диктовалось экономической обстановкой. С конца 1791 г. положение промышленности стало ухудшаться. В основе спада производства лежал кризис, переживаемый сельским хозяйством. «Революция, — писал Э.Лабрусс, — знала только один год экономического мира2, начавшийся в июле 1790 г. и продолжавшийся до середины 1791 г. Упадок приходился на конец Старого порядка, примерно на 1778—1787 гг. Кризис, разразившийся после короткой передышки, достиг своей высшей точки в 1789 г. и длился всю первую половину 1790 г. Хороший урожай вновь оживил экономику во втором полугодии 1790 г. благодаря деловой активности, наблюдавшейся в начале инфляции. Такое положение сохранялось до начала 1791 г. Но эта новая передышка была очень кратковременной. Отрицательное воздействие на экономику неурожая, явившегося основным фактором болезненных явлений, усугубилось инфляцией, которая, порождая обстановку неустойчивости внутри страны, утечку капиталов, привела осенью к экономическим затруднениям»3. Трудности, испытываемые экономикой в течение всего 1792 г., переросли весной 1793 г. в кризис, поставивший под угрозу судьбу республики. Инфляция, особенно усилившаяся с началом войны весной 1792 г. против европейских монархов, отражалась на состоянии всех секторов экономики. В Монтобане в июне 1793 г. по сравнению с 1790 г. цены на железо под-нялись на 60%, на шерсть и шелк удвоились. Еще значительнее возросли цены на кожу, лес, свечи, а также на уголь и дров3. Дороговизна, падение стоимости ассигнатов ставили улучшение экономического положения в строгую зависимость от того, удастся ли государству сдержать спекулятивную стихию. Разрешение продовольственного и экономического кризиса являлось осенью 1793 г. одним из главных условий успешного ведения войны с европейскими монархиями, а следовательно, и победы революции.
В критический для республики момент якобинцы почувствовали неотложность принятия чрезвычайных мер. Барер 11 брюмера (1 ноября) в Конвенте обвинял департаментские власти в защите экономической свободы: «Мы видим, — говорил он, — как департамент, отстаивающий принцип, пригодный для мирного времени, считает гибельным закон о максимуме»1. Введение твердых цен он мотивировал чрезвычайным вздорожанием продовольствия, а также «внезапной и опасной дороговизной предметов первой необходимости». Таксация, по его мнению, являлась преградой «против потока преступных спекуляций крупных собственников, против жадности торговых капиталистов. «Среди этих бедствий, — продолжал Барер, — законодатель не может не признать необходимость установить в первую очередь максимум на продовольствие и зерно»2. Сен-Жюст обосновывал, в частности, связь между установлением временного революционного правительства до заключения мира и введением максимума: «Сила обстоятельств, — заявил он, — делает таксацию неотложной»3 Проведение закона о всеобщем максимуме потребовало от Комитета общественного спасения решительного вмешательства в экономическую сферу. Сопротивление имущих слоев ограничительной политике правительства заставило его регламентировать торговлю и производство, прибегать к реквизиции, сосредоточить в своих руках всю внешнюю торговлю. Созданная в октябре 1793 г. Центральная комиссия продовольствия получила право распоряжаться всеми продовольственными запасами, промышленными изделиями, сырьем, ведать импортом и экспортом республики.
В конце февраля 1794 г. Конвент принял декреты, изменявшие сентябрьское законодательство о твердых ценах. Эти декреты повлияли на экономическую политику якобинцев весной и летом этого года. Экономические меры Конвента весной 1794 г. получили в литературе название третьего максимума. Первый максимум был введен 4 мая 1793 г. (он устанавливал единые твердые цены на зерно и муку); второй всеобщий максимум — 29 сентября.
Закон от 29 сентября 1793 г. предписывал дистриктам фиксировать цены по месту продажи товаров без учета расходов по их перевозке и выручки розничных и оптовых торговцев. Такой принцип исчисления цен вызвал критику якобинцев.
Робеспьер также считал одним из недостатков сентябрьского максимума то, что он не предусматривал вознаграждение мелких торговцев. В записной книжке он пометил: «Установить цены на товары оптовых торговцев таким образом, чтобы и розничный торговец мог продавать»1. Нормирование цен на товары дистриктами повлекло большой разнобой в стоимости одних и тех же продуктов в различных районах страны. Многие товары исчезли из обращения, поскольку торговцы, естественно, предпочитали везти их в те места, где максимум был выше. Уже 11 брюмера II года (1 ноября 1793 г.) Барер от имени Комитета предложил Конвенту декрет, пересматривающий закон о таксации. Центральной комиссии продовольствия поручалось унифицировать максимум по всей стране и составить единую таблицу цен на товары по месту их производства. Эта грандиозная работа была закончена к вантозу II года.
Обсуждение новых статей максимума проходило в Конвенте 3—6 вантоза (21—24 февраля). В отличие от сентябрьского постановления закон был смягчен. Твердые цены устанавливались, как и по декрету от 29 сентября, на одну треть выше средней цены 1790 г. Но теперь в соответствии с декретом от 11 брюмера розничным торговцам полагалась прибыль в размере 10%, оптовым 5%. Конвент отклонил инструкцию Центральной комиссии продовольствия об общей таблице максимума от 6 вантоза, по которой прибыль оптовым и розничным торговцам исчислялась из стоимости товаров без включения расходов по перевозке. Хотя Барер признал, что издержки на перевозку составляли зачастую четверть и даже треть цены товаров, тем не менее он настоял на том, чтобы они входили в стоимость товаров. Такой принцип определения стоимости был выгоден продавцам. Образование в апреле 1793 г. Комиссии торговли и снабжения и Комиссии земледелия, ремесел и мануфактур вместо Центральной комиссии продовольствия должно было подчеркнуть намерение правительства отныне больше уделять внимания нуждам торговли и промышленности. Об ослаблении режима максимума в пользу деловой буржуазии заявил в Конвенте 26 жерминаля (15 апреля) Сен-Жюст, объявивший условием возрождения изобилия восстановление гражданского доверия.
Декреты Конвента весной 1794 г. носят двойственный, противоречивый характер. Они меньше, чем сентябрьское законодательство, защищали интересы малоимущих и неимущих слоев, представлявших наиболее массовую силу в широком движении за таксацию. Смягчение наказаний за нарушение закона о максимуме ослабляло надзор за его соблюдением в тот момент, когда простой люд, страдавший весной 1794 г. от острого недостатка продовольствия, требовал усиления борьбы со спекулировавшей буржуазией. В петиции Конвенту 23 февраля 48 парижских секций настаивали на строгих мерах против скупщиков1. Новые таблицы максимума, повышавшие твердые цены, плебейство Парижа встретило с разочарованием. Полицейские наблюдатели сообщали о жалобах простого люда на дороговизну продуктов. «Те, кто живет своим трудом, — говорилось в донесении, датированном вантозом, — убеждены, что закон задуман в пользу торговцев и ничего не дает народу. Торговцы гораздо меньше возмущаются новыми расценками, чем во времена первого максимума»1. Именно в это время якобинцы начали строго следить за соблюдением максимума зарплаты. Вантозские декреты оставляли его прежним. Как и по закону 29 сентября, твердые ставки зарплаты увеличивались вдвое по сравнению с уровнем 1790 г. В жерминале революционное правительство казнило эбертистов, использовавших в своей политической агитации требования парижских секций о неуклонном применении таксации. Для политики якобинцев этого периода характерно преследование секционных обществ, что уменьшало активность плебейских масс, бывших самой надежной их опорой в осуществлении регламентации.
Отступив от жесткого курса в проведении всеобщего максимума, намечавшегося при его введении в сентябре 1793 г., якобинский Конвент пошел лишь на известные уступки собственникам. В целом Комитет продолжал политику государственного регулирования и торговли и производства. Весной он вел борьбу с дантонистами, вокруг которых группировались представители новой буржуазии, стремившиеся ликвидировать «стеснительные» меры и прекратить террор.
Конвент по-прежнему рассматривал всеобщий максимум как законодательство, регулирующее экономическую жизнь. За исключением производства предметов роскоши, твердые цены сохранялись во всех отраслях промышленности. Увеличив на 10% расценки на холст, Комитет, однако, не освободил от максимума эту промышленность Е.В.Тарле справедливо заметил по этому поводу: «отменить закон о максимуме для всей этой отрасли нельзя было так легко, как это было сделано относительно батистовых и тому подобных материи. Здесь это означало бы сдачу на капитуляцию, ибо, освободив холст от максимума, не было бы никакого основания сохранять этот закон для шерстяных, кожаных изделий, для съестных припасов и т.д.»53 Комитет издал постановление, закреплявшее применение максимума для промышленных изделий, вновь включаемых им в таблицу твердых цен. Определяя свою политику как покровительствующую национальному производству и выражая самые оптимистические надежды на возрождение мануфактур, призванных в будущем стать «образцом для Европы», он распространял максимум на ткани мануфактуры де Сане, не вошедшие в вантозские таблицы1. Как уже говорилось, на некоторые товары Комитет устанавливал цены выше зафиксированных в вантозских таблицах максимума. Но повышение цен проводилось им в определенных пределах. Правительство удовлетворяло не все просьбы дистриктов, муниципалитетов и частных предпринимателей о пересмотре максимума. Мастера Орлеана, изготовлявшие замшу, а также сапожники, торговцы железом, виноделы обратились через муниципалитет в Комитет с просьбой изменить максимум на свою продукцию, но не получили ответа.
Реквизиции, проводимые правительством по ценам максимума, значительно урезали свободу предпринимателей. В то время как в частной торговле находилось множество путей для обхода закона о максимуме, в промышленности, где проводились реквизиции, уклониться от закона было труднее. До весны 1794 г. правом реквизиции пользовались власти дистриктов, муниципалитетов. В плювиозе II года Конвент принял декрет, по которому только центральные власти — Комитет общественного спасения, Комиссия продовольствия и снабжения, а после ее роспуска Комиссия торговли и снабжения могли осуществлять реквизиции промышленных предприятий. Лишение местной администрации права проводить реквизиции сократило их число. Однако правительство, сохранив за собой реквизиционное право, широко им пользовалось. Чтобы поддержать устойчивые цены на готовую продукцию, оно прилагает огромные усилия по обеспечению фабрикантов сырьем по-средством реквизиций, производимых Комитетом по расценкам максимума. Распоряжения Комитета, Центральной комиссии про довольствия, а затем Комиссии торговли и снабжения раскрывают эту сторону деятельности якобинского Конвента. Ежедневно на заседаниях Комитета и его Комиссий по докладам Комиссии вооружения и пороха, администрации по экипировке и снабжению обмундированием армии, а также на основе петиций, исходящих от местных властей, принимались решения о реквизициях сырья различных промышленных товаров.
Революционное правительство не ограничилось только контролем над промышленностью и снабжением сырьем предпринимателей. Оно национализировало некоторые заводы, а сборка ружей, пистолетов была национализирована полностью. Убежденный сторонник частной инициативы Л.Карно все же был вынужден признать, правда, с большими оговорками, целесообразность этих шагов правительства В сентябре 1793 г. он писал Лежандру по поводу национализации ружейных мастерских: «Вы говорите, что не одобряете национальные предприятия… Мы так поступаем не потому, что это источник большого процветания, а чтобы избежать воровства. Если бы не воровство и хищение, мы бы очень скоро покончили с национальными мастерскими»1.
Парижские национальные оружейные мастерские превратились в главный аресенал республики. Признавая широкое распространение национальных мануфактур, Карно отмечал «Центром национальных мастерских является Париж, но от него отходят ответвления во все части республики Сырье и заготовки прибывают из всех департаментов»2.
Поборником расширения частного промышленного капитала выступал Л.Карно. Крупный военный деятель, прославившийся организацией обороны республики, он вначале занимал место в Конвенте среди Равнины и в борьбе Горы и Жиронды поддерживал последнюю. Подобно Ж.Камбону и Р.Ленде, Л.Карно был представителем крупной буржуазии, покинувшей Жиронду после того, как выявилась ее неспособность добиться решающих успехов в войне, и опасавшейся в связи с этим поражения республики. Считая жесткие меры необходимыми для отражения наступления коалиции,
Карно перешел на сторону якобинцев, но его идеалы общественной жизни остались близкими к жирондистским. В разнородном якобинском блоке общее руководство социально экономической политикой принадлежало, бесспорно, робеспьеристам, но то обстоятельство, что непосредственно политическая власть находилась также в руках умеренных монтаньяров, таких, как Л.Карно, Ж.Камбон, Р.Ленде, не разделявших программы робеспьеристов, отчасти объясняет внутреннюю противоречивость социального курса якобинской диктатуры1. Карно старался не допустить национализации мануфактур. Особенно он противился передаче в руки нации промышленных
предприятии. По его инициативе Комитет отверг просьбу дистрикта Отен, где были расположены заводы Крезо, о национализации этого крупнейшего металлургического центра «Интересы республики и самого предприятия, — утверждал Карно в ответном письме администрации дистрикта Отен, — требуют мер, обратных предложенным Комитет будет руководствоваться лишь единственным принципом в этом отношении. Ни одно промышленное предприятие не должно содержаться за счет республики, необходимо, чтобы все были сданы в аренду»2. Правительство отказалось национализировать пошивочные мастерские Монтобана и не дало согласия на организацию национальных мануфактур в Лионе Комитет отменил постановление местных властей о национализации плавильных печей в Эндре, в Альби и Сен-Жюери3. Однако ограничительная тенденция ясно проступает в политике Комитета по отношению к промышленникам. Преследуя цель
подчинить производство потребностям защиты республики от неприятельских армий, правительство регламентирует работу заводов, реквизирует готовую продукцию по твердым ценам, сдерживая стеснительными мерами свободу предпринимательства.
Однако, несмотря на кажущееся благополучие тех отраслей, в восстановлении которых нуждалась республика, вся система регулирования задевала интересы собственников. Распределение государством сырья по низким ценам максимума не окупали потери фабрикантов, поскольку прибыль, которую они могли бы получить, сильно урезалась и ограничивалась реквизициями и максимумом.
Владельцы мануфактур с враждебностью относились к максимуму, реквизициям еще и потому, что государство не обеспечивало их сырьем в достаточном количестве. Недостаток сырья был одной из причин спада производства во многих отраслях промышленности86.
Таким образом, в целом положение в промышленности было неустойчивым. Там, где отдельные предприятия как будто бы достигли известного прогресса и где существовали наиболее благо приятные условия для производства, революционное законодательство не позволяло фабрикантам довести его до желаемых размеров. Хотя максимум и реквизиции являлись причиной стесненного положения части промышленности, но лишь вмешательство правительства в экономику приостановило кризис, обострившийся к лету 1793 г. Только принуждением, с помощью реквизиций и террора, правительство добивалось исполнения максимума. Пусть реквизиции, даже будучи многочисленными, не могли охватить целиком всю промышленность, но их проведение имело решающее значение для республики.
Пока существовало революционное правительство, оно сдерживало падение курса бумажных денег. В августе 1793 ассигнаты составляли 22% своей номинальной стоимости. После введения в сентябре максимума к декабрю они поднялись до 48% стоимости. С января 1794 г ассигнаты падали в цене сравнительно медленно в январе стоили 40% стоимости, в марте—апреле — 36, в июле — 31%1. Цены, несмотря на развитие подпольной торговли, поднимались медленно2. В условиях экономической свободы невозможно было бороться с инфляцией, усугубляемой военным временем. Падение курса бумажных денег привело к повсеместному исчезновению сырья и товаров широкого потребления, ибо производители отказывались продавать их за ассигнаты. Революционное правительство прибегло к политике регулирования экономики под давлением исключительной обстановки, в которой оказалась республика. Отрезанная от внешнего мира коалицией враждебных держав и потому рассчитывающая лишь на собственные ресурсы страна во главе с якобинским руководством в силу обстоятельств должна была пойти на контроль основных сфер экономической деятельности. Максимум и реквизиции зерна, регламентация торговли продуктами питания, введение карточек на хлеб в Париже и других крупных городах, а в ряде мест на сахар, мясо и другие продукты смягчили продовольственный кризис. После бунтов весной 1793 г. в связи с резким подорожанием бакалейных товаров до осени 1794 г. не возникало крупных продовольственных волнении1. Принудительные меры якобинской диктатуры спасли армию республики, сражавшуюся на границах. Они разрешили проблему обеспечения ее продовольствием, вооружением, экипировкой. Именно благодаря системе регламентации промышленность могла удовлетворять потребности национальной обороны С одной стороны, ослабив систему регулирования в вантозе II года, правительство не отказалось от контроля производителей посредством нормирования цен и распределения материальных ресурсов страны, а также национализации части отраслей промышленности, поставленных на службу национальной защиты. С другой стороны, поощряя в известной мере частную инициативу, оно неизбежно еще больше возбуждало желание торгово-промышленной буржуазии избавиться от государственного вмешательства в экономику. Позиции собственнических слоев укреплялись в результате
подавления якобинцами стачек городских и сельскохозяйственных рабочих, протестовавших против установления твердых ставок, которые уменьшали в несколько раз их реальную зарплату. В последние месяцы якобинской диктатуры рабочий люд открыто выражал недовольство максимумом зарплаты. Антирабочая политика якобинцев вызывала отход от них плебейских элементов города и деревни. Следовательно, влияние «плебейского натиска» на якобинское правительство весной— летом II года ослабело.
Враждебность буржуазии к государственному регулированию экономики усиливалась социальным характером этой политики. Всеобщий максимум, на котором она покоилась, содержал в себе новое понимание массами собственности. Ведь якобинцы ввели максимум, руководствуясь не только соображениями государственной экономии, но и учитывая уравнительные требования широких слоев населения, выражавшие смутные устремления масс к социальному переустройству общества на более справедливых началах. После термидора Камбон характеризовал годы революции как время, «когда беспрестанно повторяли, что собственность не что иное, как право пользования»1.
Острие политики регламентации II года было направлено против имущей буржуазии. Несмотря на колебания и отступления, характерные для политики революционного правительства по отношению к верхушке буржуазии, его экономическая политика находилась в непримиримом противоречии с ее интересами. Установленные во II году максимальные цены лишали буржуазию права свободного владения имуществом, нарушая тем самым незыблемость принципа частной собственности. Реквизиции, уничтожив свободу конкуренции, мешали накоплению капиталов. Этот аспект социального законодательства якобинцев обусловил качественно новый этап, когда революция вышла за пределы «непосредственных, ближайших, созревших уже вполне буржуазных целей»2. P.Левассер писал в воспоминаниях, что «в памяти буржуазии революционная эпоха запечатлелась как время господства максимума и принудительных займов»3. Властное вмешательство якобинской диктатуры в свободное распоряжение собственностью направило революцию не только против феодальных классов, но и верхов буржуазии, в значительной степени отстранив их от политического и экономического руководства республикой. Ограничительная политика якобинской власти по отношению к имущим слоям неизбежно порождала их растущее сопротивление. Буржуазия чувствовала, что отражение республиканской армией летом II года внутренней и внешней опасности упрочило новое право собственности, и тем настоятельнее добивалась свободного и открытого владения своим достоянием. Недовольство деловой буржуазии принудительными мероприятиями якобинцев все заметнее проявлялось в Комитете земледелия и торговли Конвента. На его заседании в январе Госсман, возглавлявший Комитет, критиковал максимум, утверждая, что он наносит вред торговле и промышленности. Он призвал к возвращению к полной свободе в торговых и промышленных делах1. При обсуждении в июле в Комитете проекта закона о восстановлении в Лионе торговли и промышленности, изготавливающей предметы роскоши, председатель Вилле высказался против каких-либо ограничений этой отрасли, заявив, что «свобода является душой торговли, без которой она погибнет»100. Не решаясь прямо отклонить статьи проекта, регламентирующие продукцию и численность рабочих на каждом предприятии, он, однако, откровенно признал, что считает их препятствием для развития промышленности по изготовлению изделий роскоши, принесшей Лиону мировую славу. Крупная торговая буржуазия протестовала против правительственного контроля над внешней торговлей. Коммерческое агентство в Бордо, возглавляемое негоциантом Грамоном, сообщало в Комитет общественного спасения, что революционное законодательство не позволяет развиваться внешней торговле Купцы несут до 50% денежных потерь, выплачивая правительству в звонкой монете две трети выручки. Необходимость обращаться за разрешением об экспорте в Комитет и, как следствие этого, медлительность торговых операции раздражали купцов. В крупных морских портах негоцианты еще в термидоре II года не экспортировали все те товары, о которых шла речь в постановлении от 23 вантоза Бордоские купцы до декабря 1794 г дали аванс государству за право экспорта товаров всего на 5,3 млн ливров вместо предполагаемых по декрету 23 вантоза 20 млн.
Наиболее динамичную часть собственников представляла новая буржуазия, разбогатевшая в годы революции на спекуляциях товарами и ассигнатами, на поставках в армию, а также на покупке и перепродаже национальных имуществ
Термидорианский переворот, совершенный в интересах буржуазии, положил конец управляемой экономике якобинцев Хотя формально всеобщий максимум был отменен 4 нивоза III года (24 декабря 1794 г.), но судьба его была решена 9 термидора. В этот день потерпело неудачу восстание Парижской коммуны, поднятое робеспьеристами, и власть перешла к термидорианской буржуазии, сразу же начавшей наступление на демократическое законодательство якобинской республики. Крайняя неясность, запутанность политической обстановки в первое время после победы термидорианцев не могли надолго скрыть истинный смысл случившегося. Все больше прояснялась основная цель термидорианцев — возродить социальное и экономическое превосходство крупных собственников позднее их назовут «нотаблями». Через год это отчетливо прозвучит в речи Буасси д’Англа, заседавшего в Конвенте среди Равнины, по поводу проекта термидорианской конституции, обсуждавшегося в Конвенте 5 мессидора III года (23 июня 1795 г.): «Вы должны наконец гарантировать собственность богатых, — скажет он, — В стране, управляемой собственниками, царит социальный порядок, а та страна, где управляют люди, не имеющие собственности, находится в первобытном со стоянии. Если вы предоставите неограниченные политические права людям, не имеющим собственности они установят таксацию, гибельную для торговли и промышленности» 1. Буржуазия выступила против якобинской республики, ущемлявшей ее в правах и доходах, чтобы восстановить господство «нотаблей», гарантировавшее ей власть и полную экономическую свободу.